Рунмастер проснулся в пять утра с ощущением лёгкости и какого-то обновления. Возле уха тихо вещал планшет. Радио транслировало отрывок из Стругацких под названием «Какими вы будете».

— Доподлинно сказать не могу. Ясно, однако, что он прямой потомок какого-то Петра. Мы, знаете, об этом с ним как-то не говорили… А хотите, я расскажу, о чем мы с ним говорили?

— Гм, — сказал Кондратьев. — А посуду мыть?

— Нет, я так не согласен. Сейчас или никогда. После еды надо полежать.

— Правильно! — воскликнул Славин и повалился на бок. — Рассказывайте, Леонид Андреевич.

И Горбовский начал рассказывать.

— Мы шли на «Тариэле» к ЕН 6 — рейс лёгкий и не интересный, — везли Перси Диксона и семьдесят тонн вкусной еды для тамошних астрономов, и тут у нас взорвался обогатитель. Кто его знает, почему он взорвался, такие вещи иногда случаются даже теперь. Мы повисли в пространстве в двух парсеках от ближайшей базы и потихоньку стали готовиться к переходу в иной мир, потому что без обогатителя плазмы ни о чём другом не может быть и речи. В нашем положении, как и во всяком другом, было два выхода: открыть люки сейчас же или сначала съесть семьдесят тонн астрономических продуктов и потом всё-таки открыть люки. Мы с Валькенштейном собрались в кают-компании около Перси Диксона и стали выбирать. Перси Диксону было легче всех — у него оказалась разбита голова, и он ещё ничего не знал. Очень скоро мы с Валькенштейном пришли к выводу, что торопиться некуда. Это была самая грандиозная задача, какую мы когда-либо ставили перед собой: вдвоём уничтожить семьдесят тонн продовольствия. На Диксона надежды не было. Тридцать лет во всяком случае можно было протянуть, и только потом открыть люки. Системы водной и кислородной регенерации у нас были в полном порядке, двигались мы со скоростью 250 тысяч километров в секунду, и нам ещё, может быть, предстояло увидеть всякие неизвестные миры, помимо Иного.

Я хочу, чтобы вы отчётливо представили себе ситуацию: до ближайшего населенного пункта два парсека, вокруг безнадежная пустота, на борту двое живых и один полумёртвый — три человека, заметьте, ровно три, это я говорю вам как командир. И тут открывается дверь, и в кают-компанию входит четвёртый. Мы сначала даже не удивились. Валькенштейн этак неприветливо спросил: «Что вам здесь надо?» И вдруг до нас сразу дошло, и мы вскочили и уставились на него. А он уставился на нас. Совершенно обыкновенный человек, должен вам сказать. Роста среднего, худощавый, лицом приятен, без этой, знаете, волосатости, как у нашего Диксона, например. Только глаза особенные, как у детского врача. И ещё — он был одет как звездолетчик в рейсе, однако куртка была застегнута справа налево. Так женщины застегиваются да ещё, по слухам, сам дьявол. Это меня удивило больше всего. А пока мы разглядывали друг друга, я мигнул, гляжу — куртка у него уже застегнута правильно. Я так и сел.

«Здравствуйте, — говорит незнакомец. — Меня зовут Пётр Петрович. Как вас зовут — я уже знаю, поэтому времени терять не будем, посмотрим, что с доктором Перси Диксоном». Он довольно бесцеремонно отпихнул Валькенштейна и сел возле Диксона. «Простите, — говорю я, — вы врач?» — «Да, — говорит он. — Немножко». И принимается сдирать с головы Диксона повязку. Так, знаете, шутя и играя, как ребёнок сдирает обертку с конфетки. У меня даже мороз по коже прошёл. Смотрю на Валькенштейна — Марк стоит бледный и только разевает и закрывает рот. Между тем Пётр Петрович снял повязку и обнажил рану. Рана, надо сказать, была ужасная, но Пётр Петрович не растерялся. Он растопырил пальцы и стал массировать Диксону череп. И можете себе представить, рана закрылась! Прямо у нас на глазах. Ни следа не осталось. Диксон перевернулся на правый бок и захрапел как ни в чём не бывало.

«Ну вот, — говорит Пётр Петрович. — Теперь пусть выспится. А мы с вами тем временем пойдём и посмотрим, что у вас делается в машинном отсеке». И повел нас в машинный отсек. Мы пошли за ним, как овечки, но, в отличие от овечек, мы даже не блеяли. Просто, вы представляете себе, у нас не было слов. Не приготовили мы слов для такой встречи. Пётр Петрович открывает люк в реактор и лезет прямо в обогатительную камеру. Валькенштейн так и ахнул, а я закричал: «Осторожно! Радиация!» Он посмотрел на нас задумчиво, затем сказал: «Ах да, верно. Идите, говорит, Леонид Андреевич и Марк Ефремович, прямо в рубку, я сейчас вернусь». И закрыл за собой люк. Пошли мы с Марком в рубку и стали там друг друга щипать. Молча щипали, зверски, с ожесточением. Однако не проснулись ни я, ни он. А минуты через две включаются все индикаторы, и пульт обогатителя показывает готовность номер один. Тогда Марк бросил щипаться и говорит слабым голосом: «Леонид Андреевич, вы помните, как надо крестить нечистую силу?» Едва он это сказал, вошел Пётр Петрович. «Ах, — говорит он, — ну и звездолет у вас, Леонид Андреевич. Ну и гроб. Преклоняюсь перед вашей смелостью, товарищи». Затем он предложил нам сесть и задавать вопросы.

Я стал усиленно думать, какой бы вопрос задать поумнее, а Марк, человек сугубо практический, спросил: «Где мы сейчас находимся?» Пётр Петрович грустно улыбнулся, и в ту же секунду стены рубки сделались прозрачными. «Вот, — говорит Пётр Петрович и показывает пальчиком. — Вон там наша Земля. Четыре с половиной парсека. А там — ЕН 6, как это у вас называется. Измените курс на шесть десятых секунды и идите прямо на деритринитацию. А может быть, вас сразу, говорит, подбросить к ЕН 6?» Самолюбивый Марк ответил: «Спасибо, не трудитесь, теперь мы и сами…» Он прямо взял быка за рога и принялся ориентировать корабль. Я тем временем всё думал над вопросом, и всё время мне в голову лезли какие-то «погоды в надзвездных сферах». Пётр Петрович засмеялся и сказал: «Ну ладно, вы сейчас слишком взволнованы, чтобы задавать вопросы. А мне уже пора. Меня в этих самых надзвёздных сферах ждут. Лучше я вам сам всё вкратце объясню.

Я, говорит, ваш отдалённый потомок. Мы, потомки, очень иногда любим навестить вас, предков. Поглядеть, как идут дела, и показать вам, какими вы будете. Предков всегда интересует, какими они будут, а потомков — как они стали такими. Правда, я вам прямо скажу, такие экскурсии у нас не поощряются. С вами, предками, нужен глаз да глаз. Можно такого натворить, что вся история встанет вверх ногами. А удержаться от вмешательства в ваши дела иногда очень трудно. Так вмешаться, как я, например, сейчас вмешался, — это ещё можно. Или вот один мой друг. Попал в битву под Курском и принялся там отражать танковую атаку. Сам погиб и дров наломал — подумать страшно. Правда, атаку он не один отражал, так что всё прошло незаметно. А вот другой мой товарищ — тот всё порывался истребить войска Чингиза. Еле удержали. Вот, собственно, и всё. А теперь я пойду, обо мне наверняка уже беспокоятся».

И тут я завопил: «Постойте, один вопрос! Значит, вы теперь уже всё можете?» Он с этакой снисходительной ласкою поглядел на меня и говорит: «Что вы, говорит, Леонид Андреевич. Кое-что мы, конечно, можем, но вообще-то работы ещё на миллионы веков хватит. Вот, говорит, давеча испортился у нас случайно один ребенок. Воспитывали мы его, воспитывали, да так и отступились. Развели руками и отправили его тушить галактики — есть, говорит, в соседней метасистеме десяток лишних. А вы, говорит, на правильном пути. Вы нам нравитесь. Мы, говорит, в вас верим. Вы только помните: если вы будете такими, какими собираетесь быть, то и мы станем такими, какие мы есть. И какими вы, следовательно, будете». Махнул он рукой и ушел. Вот и сказочка вся.

Горбовский приподнялся на локтях и оглядел слушателей. Кондратьев дремал, пригревшись на солнышке. Славин лежал на спине, задумчиво уставясь в небо.

— «Для будущего мы встаем ото сна, — медленно процитировал он. — Для будущего обновляем покровы. Для будущего устремляемся мыслью. Для будущего собираем силы… Мы услышим шаги стихии огня, но будем уже готовы управлять волнами пламени».

Горбовский дослушал и сказал:

— Это по существу. А по форме как?

— Начало удачное, — профессионально сказал Славин. — А вот к концу вы скисли. Неужели трудно было что-нибудь придумать, кроме этого вашего испорченного ребенка?

— Трудно, — признался Горбовский.

Славин перевернулся на живот.

— Вы знаете, Леонид Андреевич, — сказал он, — моё воображение всегда поражала идея о развитии человечества по спирали. От первобытного коммунизма нищих через голод, кровь, войны, через сумасшедшие несправедливости — к коммунизму неисчислимых духовных и материальных богатств. Я сильно подозреваю, что для вас это только теория, а ведь я застал то время, когда виток спирали ещё не закончился. Пусть в кино, но я ещё видел, как ракетами зажигают деревни, как люди горят в напалме… Вы знаете, что такое напалм? А что такое взяточник, вы знаете? Вы понимаете, с коммунизма человек начал, и к коммунизму он вернулся, и этим возвращением начинается новая ветвь спирали, ветвь совершенно уже фантастическая…

Кондратьев вдруг открыл глаза, потянулся и сел.

— Философы, — сказал он. — Аристотели. Давайте-ка быстро помоем посуду, искупаемся, и я вам покажу Золотой грот. Такого вы ещё не видели, опытные старики.

(Стругацкие, Москва—Ленинград, 1960-1966 гг).

Рунмастер встал и пошёл делать кофе. И против обычного почему-то не захотелось включать ноутбук. Задумался. Мысль сквозь пуповидную точку на какой-то воображаемой белой стене протиснулась через белый тоннель. «Наверно, так я рождался», — подумал он.

Какое-то знакомо-незнакомое лицо улыбалось.

— Привет, давно не виделись. Ну что, на этот раз ты тот Пётр Петрович из рассказа Стругацких?

— Хм. Для кого-то я инопланетянин, прилетевший на НЛО, для кого-то ангел, для кого-то Воланд, для кого-то один из богов, для кого-то я потомок из далёкого будущего или предок из прошлой цивилизации. Какая для тебя разница? Ты ведь уже понял, что я — это ты. Точнее, мы — это ты.

— И вы действительно всесильны, как сказочные волшебники? Если я правильно понял, вы мыслительные сущности из «не от мира сего», из «Тверди», в которой нет ни прошлого, ни будущего, а всё существует одновременно и всегда. И можно запросто путешествовать в любое время, не говоря о пространстве.

— Да. И как ты понимаешь, для этого надо пройти длинный эволюционный путь и избавиться от бренного тела, стать чистой мыслью. Разумеется, не с помощью машинного искусственного интеллекта, куда всех тащат умники XXI века, а естественным путём. Путём Гермеса, Будды, Христа и многих других неизвестных, прошедших путь.

— А чем я заслужил ваше внимание к моей персоне?

— Видишь ли, мы оценили твою способность понимать и просто и доходчиво излагать сложное. И твою работоспособность. Только и всего. Поэтому именно тебе мы надиктовали всё то, что ты написал. Не возгордившись и не присвоив себе авторство. И заметь, ты, как и анонимные Гермесы, в процессе изложения сам умнел и рос. Это наша плата и награда тебе. Ты ведь сам понимаешь, что расти можно только в творчестве, а не в потреблении.

— Я понимаю, что ваша вездесущность, возможность путешествия куда угодно основана на принципе «ты там, где твоя мысль». Человеку земному для этого надо уметь выходить из тела. Так ли это?

— Ну, ты же сам говорил, что ответ в 12-м аркане. Нужно уметь отказаться от себя. А чтобы войти в мозг, в сознание другого человека, надо уметь воплотиться в него, стать им. Тогда он увидит тебя наяву в материальном ощутимом виде.

— Согласен. Что-то напоминает гипноз. И никто не докажет, галлюцинация ли это или реальная явь.

— Ну вот, ты сам догадался. Или я тебе подсказал. И «да», и «нет». С тобой легко разговаривать.

— А с кем трудно разговаривать?

— Хм. С жирующим на куче золота в дворце или на яхте не о чем разговаривать. Не поймёт. Слишком приземлённый. Он ещё на низкой ступени эволюции — в стихии «земля», в масти «пентаклей». Он с пренебрежением относится к одинокому шаману на ледяном берегу океана. Или взять таёжного охотника, который на сезон уходит в полное одиночество, выживает и вкалывает там в первобытных условиях, чтобы добыть и прокормить семью. Но ведь никто не знает, о чём всё это время думает охотник, где бродят его мысли. И какое у него интуитивное чутьё. Вот он нам интересен. Много там непростых людей. Ох, непростых. Они устремлены в космос не на ракете, а мыслью (стихия «огня»).

— Значит, тезис «у Бога мёртвых нет» верен?

— Конечно, но люди это поймут каждый на своей шкуре, когда сами окажутся «там», когда станут одновременно отдельностью «Я» и единой множественностью «Мы». А пока они в плену материальной земной иллюзии, втолковывать им бесполезно. Хотя многие уже соглашаются с тем, что галлюцинацию не отличить от реальности. Границы нет.

— Да. Цель эволюции — развитие Разума. Для этого и живём, для этого геном и перетекает из тела в тело, из поколения в поколение.

— И заметь, всё это игра. Ребёнка ведь тоже проще учить посредством игры. Жизнь — это игра. «Весь мир — театр». Созерцание — это неплохо, но при этом надо пройти ступень бурной деятельности, «съесть зубы» Дракона, «съесть собаку» Исиды. И лишь потом добудешь «золотое руно». Но и это не конец. У бесконечности, у Бездны нет конца.

— Наш с тобой разговор, это и есть ответ на вопрос «какими вы будете»?

— Не «будете», а «есть». Мы с тобой уже есть. Ты — есть я (мы). И в бесконечном прошлом, и в настоящем, и в будущем. Здесь и сейчас.

— Ну, наш с тобой разговор — это взлёт.

— Да, это взлёт. Ты есть мысль. Ты там, где твоя мысль. Ты живёшь внутри мысли.

А теперь наш разговор изложи для своей стаи пернатых братьев по разуму. Взлетайте. Летите. Мы с вами. И нет для вас границ.

© Юрий Ларичев, 2020

Так называемый «двухщелевой» эксперимент квантовой физики, кажется, наглядно поставил точку в споре по поводу «вещи в себе» и «нет объекта без субъекта». На эту животрепещущую тему многословили Кант, Гегель, Фихте, Мах, Авенариус, Фейербах, Маркс, Ленин, Шеллинг и много других светочей философской мысли.

И мы, рассуждая о природе Духа[1] , о сходимости информации с энтропией, о вопиющей неоднозначности, неопределённости и неконкретности, в которой мы живём, говорили о том, что без новизны нет информации.

И я умышленно умолчал и не подбросил для вас провокационный сакраментальный вопрос «для кого?». Для кого нет новизны? Потому что, если вы сейчас закопаетесь в этот вопрос, то надолго утонете. Но тонуть и всплывать всё равно вам придётся. Самостоятельно. Если, конечно, хотите стать пловцом.

Если нет читателя, то и нет книги. Может быть сколько угодно разных писателей, но качество любой книги зависит от читателя. От количества новизны, постоянно возникающей в его талантливой голове. Если при перечитывании появляется «новое прочтение» и новизна — это заслуга читателя, а не писателя. Ведь писатель ничего не дописывал.

А какая самая гениальная книга? Та, которую автор написал для себя и втихаря под одеялом читает собственный бред, восторгаясь никем не понятой и неоценённой гениальностью. Но если при этом он не испытывает кайф от новизны, то для него в книге нет информации. Остаётся зевать и, любуясь собой, наслаждаться своей засекреченной гениальностью, о которой ведает только он один на всём белом свете.

Но что делать, если читаешь ранее написанное тобой, сам в своём творении находишь неожиданную новизну и сам себе удивляешься — я ли это написал? И вообще, где то «Я», которое пишет? Кто автор? Или просто ты наткнулся и открыл неисчерпаемый источник, который живёт своей жизнью? И если из одного и того же неизменного, но живого ключа постоянно бьёт новизна, значит, ты имеешь дело с тем, что сложнее тебя самого. Тогда становится понятно, почему в творчестве ты растёшь и становишься другим. То есть по сути «Я» творит для себя, для своего усложнения. «Душа обязана трудиться». И если ты делишься, то и другим от этого труда польза.

К чему это я? Воспримите это как упрёк масонам, каббалистам, древним жрецам и их современным «голым королям», которые веками скрывают от потенциальных читателей информацию и балдеют от чувства собственного элитарного превосходства — будто они знают нечто такое особенное, что другим не полагается. А ведь мораль тут проста: кто не делится, тот не богатеет; жмот всегда в проигрыше, замкнутое деградирует в энтропию.

Вселенский Сеятель (Sator) сеет всем и каждому персонально. Для когото это ценнейшее семя прозрения и роста, а для кого-то — бисерная мишура. Suum cuique — каждому своё. Если нет почвы, то и нет семени.

По способности.

© Юрий Ларичев, 2019

[1] Дух (дха) — это процесс взаимопревращения информации в энергию (и наоборот).

Читаем (Матфей 27. 46,47), кого призывал Иисус в момент смерти.

«А около девятого часа возопил Иисус громким голосом: Или, Или! лама савахфани? то есть: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?

Некоторые из стоявших там, слыша это, говорили: Илию зовёт он».

Иисус призывал имя «Или», которое для христиан перевели как «Боже мой». И для подкрепления верности перевода добавили, что якобы некоторые присутствующие подумали, что Иисус призывал ветхозаветного пророка Илью.

А что же на самом деле? Кого призывал в самый трагический и откровенный момент жизни Иисус?

У древних шумеров и вавилонян бога называли по имени «Ил» ( — славянское «одр», ложе[1]). У разных народов, в том числе у египтян, в разном произношении оно звучало как Ил, Эл (финикийское ), Эа, Ал (отсюда потом — Аллах). Но ведь это языческие имена, против чего яростно борется Библия. Иисус призывал не иудейского, а языческого Бога.

У шумеров (на глиняной табличке) было выражение «Ja-ve-ilu», из чего иудеи при плагиате слепили каббалистический тетраграмматон «Яхве» или «Иехова» (יהוה). А по-русски «Ja-ve-ilu» незатейливо читается «явил», «явление» (руническое «Ярило», «Явило»). Кстати, по-русски каббалистический тетраграмматон звучит IESE (с буквой S «Зело»), , что созвучно с Jesus (Иезус). Ветхозаветного Иегову переделали в новозаветного Иисуса и приравняли его к Богу. Что, кстати, с точки зрения языческого герметизма верно, потому что все мы боги.

Адонис (греч. Ἄδωνις, финикийское ʾadōnī «мой господин»; ἁδονά «удовольствие», «чувственное наслаждение», у евреев — имя Адонай, «наш Господь»). На изображении тетраграмматонная надпись ESUS (Иисус).

Иисус же заявлял, что он сын божий. То есть сын Отца. А кто всем нам и каждому Отец? Наш Род. Самый древний язы-ческий славянский бог РОД () и род предков, т.е. — геном (выражаясь по-научному).

Поэтому и высшей истиной является смысл генома (начала, принципы) — божья «книга, написанная внутри и отвне, запечатанная семью печатями», про которую Библия написала, что никто не способен её распечатать и прочитать кроме «агнца» (посвящённого ).

А тут в ХХI веке вдруг появилась куча чудаков в интернете, в том числе и в соцсетях, которые распечатали её и читают. Что за умники? Блин, как это произошло? Да потому, что сия божья книга написана на русском языке. На русском! И опечатанная «тайна» эта сплошь языческая.

Иудейские каббалисты и христианские теологи в лёгком шоке. Опровергнуть не могут, поэтому тихонько помалкивают, будто ничего не произошло. «А был ли мальчик» — очень удобная позиция.

Мальчик был и никуда не девался, мальчик проснулся. Потихоньку привыкайте к новой реальности, господа. Волхвы, которых жгли, ведь обещали вам, что вернутся. Вот и вернулись. Русские волхвы.

Русь — страна волхвов. Встанет, не беспокойтесь.

Шумерское «Ia-ú-um-ilu» — гимн вселенскому Уму[2], придумывающему этот мир. Русское слово «Ум», АОУМ, вселенская вибрация, соответствует арийской мантре «Ом».

Руническая мантра «Родит Ум день» — это составленная по всем правилам герметизма молитва «Отче наш» в сжатом виде.

Звуком Л () читается также руна Algiz . И здесь мы на двусторонней мёбиусной ленте генома читаем повтор шумерского «я-ве-илу» — - ( — Вѣди, Знание). В Библии нигде не сказано, что Змий искушал Адама яблоком (явлением, опытом материальной жизни). Но жреческая традиция упорно связывает запретный плод с Древа познания именно с яблоком. И теперь вам понятно почему.

Руна не случайно обозначает цифры 1 и 7. Понимая семимерность вселенной , вы можете сказать, что руна символизирует «начало и конец» («альфу и омегу»), «первого и последнего». «Первым» был княжеский бог-громовержец Перун (первая руна), которого ассоциируют с Илиёй [‏אֵלִיָּהוּ‏‎ (Элийяху), ‏אֵלִיָּה‏‎ (Элийя) «Бог мой Яхве»; Ἡλίας; إلياس‎ (Ильяс)].

И о познании. Всякого любопытного познавателя не зря называют книжным червём. Вот и мы попробуем червём пролезть в «запретный плод» — в яблоко (или , ). Как видим, руна в этом слове расположена между двумя тождественно-подобными Л. Одно Л (, 1) символизирует Единое начало всего сущего, другое Л () обозначает перевёрнутое жертвенное Я (Эго). А связывает их Вѣди — Знание. Вот и получается, что невозможно стать мудрым Посвящённым и слиться через самопожертвование с Отцом, не съев яблоко.

«Я царь, — я раб, — я червь, — я бог!» (Державин).

Приятного аппетита, дорогие мои лунно-солнечные змиеподобные червячки .

© Юрий Ларичев, 2019

[1] Арийский грезящий Вселенной бог Вишну возлегает на одре в виде многоголового Змия и озвучивает реальность своей супруге Лакшми («счастье»).

[2] У Гермеса Трисмегиста Ум (Νοΰς) обозначен словом «Поймандр» (Ποιμανδρις — «божественный Ум», «пастырь мужей»).