Китайская философская проза начинается со времени Конфуция (551–479 гг. до н.э.) и его современников. Это была поистине удивительная эпоха, когда одна за другой появились книги мудрецов, отражающие различные аспекты китайской духовной традиции. Имена Конфуция и Лао-цзы открывают эпоху Классической древности, когда, подобно расцветающим один за другим цветам, множились и соперничали между собой философские школы, а истерзанный междоусобными войнами Китай с надеждой внимал слову мудрости.

Различными были учения, различными был и круг учеников. Если Конфуций многие века именовался Учителем нации и по сию пору символизирует китайское национальное единство, то Лао-цзы спустя столетия оказался в пантеоне духовных учителей всего человечества.

Но как бы многообразны ни были философские школы Древнего Китая, они опирались на общую картину космоса. В центр её можно поставить знаменитую эмблему Великого Предела.

Словно два эмбриона, слились символы Тёмного начала – Инь и Светлого – Ян. Как мягко, как постепенно убывает одно и возрастает другое; они не борются, но, дополняя друг друга, образуют гармонию Единого, ибо нет абсолютных света и тьмы.

Ничто человеческое не чуждо людям Древнего Китая: его история и философская мысль чаще всего лишь по-своему расставляют акценты. Особенное проступает на фоне общечеловеческого – именно поэтому китайские мыслители вызывали столь живой интерес у Льва Толстого и Германа Гессе, Бертольда Брехта и Джерома Д.Сэлинджэра.

  «Лунь юй» – «Беседы и суждения» – один из самых древних, известных и почитаемых канонов конфуцианства, который вошёл в знаменитое конфуцианское четверокнижие («Сышу») – основу обучения в старом Китае. «Лунь юй» содержит высказывания Конфуция, записанные его учениками.

Правители с недоверием относились к странному человеку в непривычно простом платье, который пытался наставлять их в делах государственного управления. Простые люди ждали от его знаний сиюминутной пользы и недоумевали, если он не мог дать дельного совета, как сажать капусту, или спрашивал, где брод на реке, – какой же он после этого мудрец! Его готовность склонить голову перед образцами мудрости и добродетели умаляла его в глазах многих современников, а потомкам казались смешными и вредными его старания к сущности через внешнее.

Однако удивительным образом Конфуций оказался за пределами привычной связи времён. Всегда обращённый мысленным взором в сторону глубочайшей древности, он оставался сугубо современным в каждую новую эпоху, и даже в  XXI веке его имя вызывает самое бурное кипение страстей.

Из «Лунь юя»

Учитель говорил:

– Не огорчаюсь, если люди меня не понимают, огорчаюсь, если я не понимаю людей.

***

Учитель говорил:

– Если учёный муж стремится к истине, но при этом стыдится бедной одежды и грубой пищи, то с ним и говорить не стоит.

***

Учитель говорил:

– Не тревожьтесь о том, что нет у вас должности, а тревожьтесь о том, как быть её достойным. Не тревожьтесь о том, что никто вас не знает, а старайтесь заслужить, чтоб узнали.

***

Учитель говорил:

– Увидишь мудреца – подумай о том, как с ним сравняться. Увидишь глупца – загляни в самого себя.

***

Учитель говорил:

– Доброжелательный человек не одинок – непременно найдутся единомышленники.

***

Учитель говорил:

– Не огорчаюсь, если люди меня не знают, огорчаюсь, что малоталантлив.

***

Цзы Кан-цзы, спрашивая у Конфуция совета, как надо управлять, сказал так:

– А что, если неправедных – убивать, а праведных – приближать?

– Если управляете, – ответил Учитель, – зачем же убивать? Сами стремитесь к добру – и народ станет добрым. Нрав правителя – ветер, нрав народы – трава. Куда дует ветер, туда и клонится трава.

 «Дао дэ дзин» – древний мистический даосский текст. Согласно традиции, он был написан основоположником даосизма Лао-цзы (VI век до н. э.), когда тот, после долгих лет духовного совершенствования, наконец, обрёл Путь и намеревался покинуть Китай, чтобы уйти на запад. По другой версии, памятник создан в  IV–III вв. до н. э. и лично с Лао-цзы не связан. О Лао-цзы вообще мало что известно достоверно, и уже отец китайской истории Сыма Цянь (II век до н. э.) не решался что-либо с уверенностью утверждать, поскольку мудрец предпочитает жить, «не оставляя следов», не единожды менял имя и многие годы провёл отшельником в безлюдных горах.

Из «Дао дэ цзина»

Когда все в Поднебесной узнали, красота – это красота, появилось и уродство. Когда узнали, что добро – это добро, появилось и зло. Ибо бытие и небытие друг друга зарождают, трудное и лёгкое друг друга создают, короткое и длинное друг другом измеряются, высокое и низкое друг к другу тянутся, звуки и голоса друг другу вторят, до и после друг за другом следуют. Вот почему мудрец действует недеянием и учит молчанием…

Нет ничего в мире мягче и слабей воды, но в борьбе с твёрдым и крепким ничто не в силах её превзойти и ничто её не заменит. Все в мире знают, что слабость побеждает силу, а мягкость побеждает твёрдость, но никто не может это осуществить. Потому мудрец и говорит: «Кто примет на себя унижение страны – станет владыкой Поднебесной».

Слова истины похожи на свою противоположность.

Книга «Мо-цзы» названа по имени философа Мо-цзы, или Мо Ди (V–IV вв. до н. э.), одного из самых оригинальных мыслителей Китая, основателя школы моизма.

Выйдя на историческую авансцену чуть позже Конфуция – некоторые исследователи считают Мо-цзы его младшим современником, – он, не задумываясь, противопоставил себя уже снискавшему самую широкую популярность конфуцианству. Конфуций защищал иерархичность, ставил во главу угла ритуал, который призван был «разделять» общество; всё его учение пронизано противопоставлением «благородных мужей» «людям ничтожным». Мо-цзы, напротив, был для своего времени удивительно демократичным и требовал, чтобы все равно трудились, помогая друг другу; единственное неравенство, которое он признавал, было неравенство способностей. Конфуций относился к традиции с трепетным почтением, усматривал в ней основу основ; Мо-цзы же осмеливался утверждать, что новое ничуть не хуже древнего, и с усмешкой замечал, что само древнее когда-то тоже было новым.

Конфуций шёл к человеку извне, он считал, что, поставив человеческую натуру в жёсткие рамки установлений, сможет придать ей нужные качества. Мо-цзы, напротив, взывал к самому доброму в человеческой душе, призывал к «всеобщей любви», утверждая, что только она сможет устранить все беды мира, проистекающие от людского эгоизма и своекорыстия.

Из «Мо-цзы»

Из главы «Всеобщая любовь»

Мо-цзы сказал: «Всеобщую или отдельную любовь питают злые люди Поднебесной? Конечно же отдельную любовь. Именно они, сторонники отдельной любви, и порождают великое зло в Поднебесной. Вот почему следует отвергнуть отдельную любовь…

Только всеобщая выгода и всеобщая любовь принесут Поднебесной большую пользу; отдельная же корыстная выгода, за счёт общей выгоды, принесёт Поднебесной лишь большое зло. Во всеобщей пользе лежит истина… Отдельную любовь и корыстную выгоду необходимо заменить всеобщей любовью и взаимной выгодой… Долг человеколюбивого – привносить Поднебесной пользу и уничтожать в Поднебесной зло…»

Из главы «Против нападений»

Мо-цзы сказал: «Решать политические споры между государствами с помощью войны – всё равно что заставить всех людей Поднебесной пить одно лекарство от разных болезней; полезным оно может оказаться разве что для трёх – пяти человек…»

Из главы «Воля неба»

Небу угодна справедливость и ненавистна несправедливость. Вести народ Поднебесной на свершение справедливых дел – это и значит делать то, что угодно Небу. Если я делаю для Неба то, что оно любит, то и Небо делает для меня то, что я люблю. Что же я люблю и что ненавижу? Я люблю счастье и ненавижу несчастье…

  Книга «Ле-цзы» составлена последователями даосского мыслителя Ле Юйкоу (или Ле-цзы), жившего, по-видимому, в V веке до н. э. Некоторые исследователи сомневаются в подлинности этого трактата, другие относят его раннему средневековью. Имя Ле-цзы окружено легендами, но мы почти ничего не знаем о нём, кроме того, что рассказано в книге. Историки не оставили его жизнеописаний – ведь Ле-цзы принадлежал к «скрывающимся от мира мужам» и жил отшельником, пестуя свою жизненную силу вдали от людей. В древнем предисловии к его книге (I век до н. э.) сказано, что он научился, ни с кем не соперничая, «управлять своим телом и вступать в контакт с вещами». Легенды называют Ле-цзы «оседлавшим ветер», ибо для него якобы не было преград; познав сокровенное, он обрёл сверхъестественные способности. В «Ле-цзы» немало необыкновенного: полёты без крыльев, хождение по огню и под водой, сверхчувственное восприятие мира, описание удивительных заморских стран и мысли о строении Космоса, весьма созвучные нашим теперешним представлениям о Вселенной… Полёт фантазии Ле-цзы поистине безудержен, а глубина мысли соперничает с силой воображения. Аналог книги «Ле-цзы» в китайской литературе трудно найти.

   Из «Ле-цзы»

Ле-цзы учился стрелять. Попал в цель и попросил у Гуань Инь-цзы дальнейших указаний.

– Знаешь ли ты, почему попал в цель? – спросил Инь-цзы.

– Не знаю, – ответил Ле-цзы.

– Значит, ещё не овладел мастерством.

Ле-цзы отправился восвояси и три года упражнялся в стрельбе. А затем явился с отчётом к Гуань Инь-цзы.

– Знаешь ли ты, почему попадаешь в цель? – спросил его Инь-цзы.

– Знаю, – ответил Ле-цзы.

– Вот теперь ты овладел мастерством. Храни его и не теряй. Оно пригодится не только в стрельбе, но и в управлении государством и самим собой. Ибо мудрец исследует не жизнь и смерть, но их причины.

***

Цзыся спросил у Конфуция:

– Что вы скажете о Янь Хуэе как о человеке?

– Хуэй превосходит меня в человечности, – ответил Учитель.

– А что вы скажете о Цзыгуне?

– Сы превосходит меня в красноречии, – ответил Учитель.

– А что вы скажете о Цзылу?

– Ю превосходит меня в смелости, – ответил Учитель.

– А что вы скажете о Цзычжане?

– Ши превосходит меня в твёрдости, – ответил Учитель.

– Если так, почему же все они служат вам, Учитель? – спросил Цзыся, поднявшись с циновки.

– Сядь, – сказал Конфуций, – я расскажу тебе. Хуэй может быть человечным – но не умеет возражать. Сы может быть красноречивым – но не умеет запинаться. Ю может быть смелым – но не умеет робеть. Ши может быть твёрдым – но не умеет уступать. Я не согласился бы обменять все их достоинства на свои. Вот почему они и служат мне беспрекословно.

  «Чжуан-цзы» – эта книга названа по имени древнего даосского философа Чжуан-цзы (или Чжуан Чжоу), жившего в конце  IV – начале III века до н. э., и, по-видимому, составлена его учениками. О реальном Чжуан-цзы известно очень мало. Так же, как и некоторые другие великие умы Древнего Китая, он происходил из небольшого государства Сун.

Судя по всему, Чжуан-цзы был отпрыском очень знатного, но обедневшего рода. Не желая обременять себя царской службой, он покидает должность смотрителя плантаций лаковых деревьев и живёт в бедности, наслаждаясь «естественным существованием» и полной свободой. Обладая колоссальными знаниями, которые могли бы обеспечить ему завидную должность при дворе, он тем не менее сам плетёт себе сандалии и видит в том не беду, но счастье.

Книга Чжуан-цзы поражает своей парадоксальностью, шокирует совмещением несовместимого, зачаровывает мощью образов и неординарностью мышления. Она всегда влекла к себе мистиков и поэтов, и её влияние больше всего сказывалось в искусстве и литературе. Чжуан-цзы учил раскованности мысли и действия, сокрушал догмы и звал к естественности.

  Из «Чжуан-цзы»

Полутень спросила у Тени:

– То пойдёшь, то остановишься, то сядешь, то встанешь – отчего ты так непостоянна?

– Может, я от чего-то завишу? – ответила Тень. – А то, от чего я завишу, тоже от чего-нибудь зависит? Может, я завишу от чешуек на змеином брюхе или крылышек цикады? Как узнать, что это так? И как узнать, что это не так?

***

Однажды Чжуан Чжоу приснилось, будто он бабочка: он беззаботно порхал, ликовал от восторга и не знал, что он – Чжоу. А когда вдруг проснулся, то даже удивился, что он – Чжоу. И не знал уже: Чжоу ли приснилась бабочка, или бабочке снится, будто она – Чжоу. Но ведь между Чжоу и бабочкой, несомненно, есть разница. Значит, то было превращение.

***

Чжуан-цзы удил рыбу в реке Пушуй. И вот от чуского царя явились к нему два знатных мужа и сказали:

– Государь пожелал обременить вас службой в своём государстве!

Не выпуская из рук удочки и даже не обернувшись, Чжуан-цзы ответил им так:

– Слыхал я, что есть у вас в Чу священная черепаха: уж три тысячи лет как издохла, а цари берегут её останки в храме предков, в ларце, под покрывалом. Так что же лучше для черепахи: издохнуть и удостоиться почестей? Или жить, волоча хвост по грязи?

– Лучше жить, волоча хвост по грязи, – ответили сановники.

– Тогда ступайте прочь, – сказал Чжуан-цзы. – Я тоже предпочитаю волочить хвост по грязи.

***

Верша нужна – чтобы поймать рыбу: когда рыба поймана, про вершу забывают. Ловушка нужна – чтоб поймать зайца: когда заяц пойман, про ловушку забывают. Слова нужны – чтоб поймать мысль: когда мысль поймана, про слова забывают. Как бы мне разыскать человека, чтоб забыл про слова, – и поговорить с ним!

Эрика Трынта